— О, я понимаю, совершенно понимаю, — пылко воскликнул Куколка. — Однако, Новакович, какой это замечательный сюжет для стихотворения, правда?
— Чудный сюжет, — согласился Новакович, запихивая в рот кусок шашлыка. — Вы бы поговорили с Ее Высочеством. А то наши ребята перед ней робеют. А вы такой находчивый.
— Чего ж тут робеть, — улыбнулся Куколка. — Я могу вести какой угодно разговор.
И изысканным тоном обратился к дремлющей Принцессе:
— Как поживаете, Ваше Высочество? Принцесса открыла глаза и впервые взглянула на Куколку:
— Что вы говорите?
— Я спрашиваю: как вы себя чувствуете?
— Спасибо, очень хорошо. Только они все такие шумные. Давеча даже речи какие-то в мою честь говорили. А вы тоже из их компании?
— Да, я имел счастье недавно познакомиться с Меценатом и его друзьями, и вы знаете, Ваше Высочество, они ко мне отнеслись как к родному. В их обществе я себя чувствую чудесно.
— Отчего они называют вас Куколкой?
Куколка зарумянился и опустил свои длинные шелковые ресницы.
— Право, не знаю… Это меня впервые Анна Матвеевна — достойнейшая женщина! — так окрестила, а им и понравилось.
— Я вас тоже буду называть Куколкой. Можно?
— Пожалуйста, Ваше Высочество.
— А вы не шумите?
— То есть как? Нет, я вообще тихий.
— Ну, тогда хорошо. Заезжайте когда-нибудь ко мне, я вас чаем попою.
— Буду счастлив. Не замедлю.
— А они все такие шумные, — капризно пожаловалась Принцесса. — Новакович однажды Кузю в ковер закатал… Мне же пришлось его потом и раскатывать.
— Какой ужас! — искренно огорчился Куколка. — Но, если не ошибаюсь, господин Кузя, кажется, очень тихий?
— Да он ничего, только однажды в мою раскрытую шкатулку с бриллиантами окурков насовал.
— Пепельница далеко стояла, — вразумительно пояснил Кузя. — Но я люблю бывать у Принцессы. Тихо так, никто не беспокоит. Я один раз у нее часа три в кресле проспал.
— А вы любите поэзию? — осведомился Куколка.
— Люблю, — согласилась, немного подумав, Принцесса, — только чтоб стихи были короткие.
— Мои не длинные, — успокоил Куколка.
— Господа! — нетерпеливо стукнул по столу хмуро молчавший до сего Мотылек. — Когда же мы устроим коронование Куколки в поэты?!
— Не нравится мне что-то Мотылек, — шепнул Кузя Меценату. — Мы все шутим, смеемся, а у него в истории с Куколкой какой-то надрыв.
— Мотылька надо понять, — качнул седеющей головой Меценат. — Он талантливее нас всех, а не складывается у него, у бедняги, литературная судьба. Вот он и дергается… Денег дать ему, что ли? Да нет, это его не устроит.
— Когда коронование? — капризно повторил Мотылек, ударяя ладонью по столу. — Хочу короновать Куколку.
— Да можно в субботу. У меня. Только Яблоньку нужно бы предупредить.
— Хорошо, — поспешно подхватил Новакович с деланно-равнодушным видом. — Я зайду ей сказать.
Кузя толкнул Мецената локтем в бок.
— Да зачем же тебе затрудняться? Я почти мимо ее дома прохожу. Зайду утречком.
— Где тебе! Ты так ленив, что на площадке лестницы заснешь. Не трудись лучше — я сам зайду.
— Нет я!
— Кузя! Опять в ковер закатаю!
— А я высуну голову из ковра да и крикну на весь крещеный мир: «Православные! Телохранитель влюбился в Яблоньку!»
— Дурак! — прошептал Новакович, отворачивая лицо к стене. — Ах, какой ты дурак! И с чего взял, спрашивается.
— Что я взял?
— Что я… этого… люблю Яблоньку.
— Ах, значит, ты ее не любишь? Завтра же доложу ей: «Телохранитель сказал, что он вас не любит!»
— Да чего ты пристал к нему, как комар, — вступился Меценат. — Не смей обижать моего Телохранителя!
— Как это они хотят вас короновать? — спросила Принцесса, мерцая из полутьмы своими черными звездамиглазами.
— Не знаю, — добродушно усмехнулся Куколка. — Но это, вероятно, очень забавно и весело.
Разошлись поздно. Решили всем обществом проводить Веру Антоновну. Ночь была ясная, звездная, и дышалось после душного кабинета легко. Шли так: впереди Куколка вел Принцессу под руку, за ними Меценат об руку с Мотыльком — что-то тихо, но горячо доказывал своему погасшему другу-неудачнику, а сзади Новакович с Кузей энергично доругивались по поводу все той же Яблоньки…
А она, даже не подозревая, что служит предметом спора, уже давно спала в своей белоснежной девственной постельке… Белокурые волосы, как струи теплого золота, разметались по подушке, а полуобнаженная свежая девичья грудь дышала спокойно, спокойно…
— Какой у вас тут беспорядок, — критически заметил Новакович, оглядывая Меценатову гостиную, — отчего вы не прикажете вашим слугам прибрать?
— Ну, слуги! Они тут такой беспорядок сделают, что потом ничего не найдешь. А у меня все на месте.
— Именно что. Например, эта пачка старых газет на ковре около оттоманки, кусок глины на подзеркальнике, грязный полотняный халат на дверце книжного шкафа — все это придает комнате очень уютный, чисто будуарный вид! На крышке рояля такой слой пыли, что все письменные работы можно исполнять на этой крышке. Вот я вам тут напишу сейчас один вопль!
И он четко вывел по слою пыли на крышке рояля: «Ребята, позвольте рекомендоваться: я — пыль. Братцы, да кто же меня сотрет наконец?!»
Кузя привстал с кресла, прочитал «вопль» и деловито объяснил:
— Эту пыль нельзя трогать. Она уже осела и лежит себе спокойно, не попадая ни в чьи легкие… А начни ее стирать — наши легкие погибнут.