— Как по-венгерски «дерево»?
— Там, — сказал он, не задумываясь.
— А два дерева?
— Там-там.
— А три?
— Там-там-там.
— Удивительный язык! А если целый лес?
— Это уже поется на мотив марша: «Трам-да-там-там, тра-там-там»…
— Замечательно! Вот уж этого я никогда не забуду.
— О, конечно. Всю жизнь будете помнить.
И вот в один прекрасный день преподавание было закончено… Учитель мой уложил чемоданчик, пожал мне руку и сказал:
— Ду бист гроссе эйзель! (я вас очень полюбил).
— Пинакотека! — с чувством признался я (и вы мне очень симпатичны).
— Дизель-мотор симменс-шукерта! (будьте счастливы!)
— Куссенем.
И он ушел, получив свои две тысячи прекрасных чешских крон. Навсегда ушел!
Окончив свой рассказ, Сукачев печально повесил голову и смолк.
— Чем же дело кончилось? — спросил я. Он дико завопил:
— Чем?! Я осел! Поехал я в Будапешт, переехал границу — вот, думаю, где наговорюсь на своем новеньком, только что отлакированном языке, выглянул в окно — вдали виднеется лес. Я и обратился к соседу по купе на певучем венгерском наречии:
— Хороший лес! (Бум, трам-та-та-там!) Он дико глянул на меня и отодвинулся.
— Газогенератор? — спросил я.
Он взял свой чемоданчик и, молча, перешел в другое купе.
Язык мой все-таки чесался: я вышел в коридор, подошел к одиноко глядевшей в окно барышне и осведомился: скоро ли ближайшая станция… Она подняла крик, и кто-то с перепугу остановил тормозом поезд. Привезли меня… Сняли… повезли куда-то…
Как я им ни объяснял на своем венгерском языке происшедшее — продержали меня полтора месяца в каком-то огромном очень неуютном помещении, где весь персонал был в белых халатах. И я был в халате. В сером. Не мерзавец ли мой венгерский преподаватель, а?
Я засмеялся:
— Ну, мне пора домой. Вперед будете умнее. Дизель-мотор!
— Что-о!
— Вы же сами говорите, что по-венгерски это — до свиданья.
— Пойдите к черту.
И побрел по улице одиноко этот удивительный человек, знавший по-венгерски только одно слово «киссенем», да и это слово испортивший за две тысячи чешских крон.
Мне рассказывали историю об одном африканском дикаре, попавшем раз в жизни в игорный дом.
Этот негр был — прекрасное чернокожее дитя природы, без всякого налета культуры и цивилизации — совершенно голый морально, как он был гол физически у себя на плоском побережье Бенгуалы, залитом лучами раскаленного солнца, под корявыми лапистыми пальмами, среди доверчивых добрых обезьян.
Попав в игорный дом, этот простодушный чернокожий впервые увидел карточную игру.
— Что это они делают? — спросил он своего спутника.
— Играют в карты.
— Для чего?
— Чтобы выиграть.
— Все выигрывают?
— Некоторые. А некоторые проигрывают.
— А что же они выигрывают?
— А вон, видишь, эти бумажки, что лежат около некоторых.
— Странно, — задумчиво заметил негр. — Они так волнуются, будто эти бумажки можно есть, и они вкусные.
— Их не едят, но на них можно купить и еды, и кумача, и бус, и целый ящик рому!
Спутник негра, насколько мог, вдолбил в курчавую голову собеседника принцип монетного обращения. Чернокожий чрезвычайно заинтересовался.
— Значит, если вот этот красный человек выдернет из пачки один раскрашенный квадратик, — он получает кучу этих бумажек, на которые можно купить рому?!
— Гм… Да! Приблизительно.
— А тот, худой, должен отдать ему ни за что ни про что пачку денег, на которые можно купить рому?
— Ну, конечно.
— Да ведь жалко. Я бы на месте худого не отдал.
— Нельзя. Так надо.
— Почему? — завопил негр. — Я еще понимаю, если бы красный угрожал худому ножом или повалил бы на землю и отнял деньги, а то что же выходит?.. За один вынутый квадратик отдавай добровольно и ром, и еду, и кумач!
— Это игра! Пойми ты это.
— А я бы не отдал. Гм! За какой-то квадратик. Я бы лучше сам вцепился красному в воротник и отнял деньги.
— А если бы он оказался сильнее?
— Ну, он бы у меня отнял. Ничего не поделаешь. Так и не удалось втолковать негру принципов благородной карточной игры.
Из-за того, что ты выдернул не тот кусочек раскрашенного картона, а другой, — ты должен без боя отдать ром, бусы и красное одеяло?! Вот дураки-то! По-моему, проще отнять без этих кусочков картона!
Я теперь все время думаю об этом негре и отчасти восхищаюсь им.
Игроки меня не поймут, а умные люди, может быть, поймут.
Сегодня я только что засел за работу, как ко мне пришел один из моих приятелей.
Я сразу увидел, что он хочет попросить у меня денег взаймы, и даже отчасти обрадовался этому: возьмет деньги и уйдет, не мешая моей работе.
Но это оказался светский воспитанный человек — не какой-нибудь хам, не понимающий приличий.
Он опустился в кресло, отер пот с лица и сказал:
— Ну, что у вас новенького?
— Ничего, — торопливо ответил я.
— Пяткина давно видели?
— Не видел Пяткина.
— А-а. А Семен Николаич к вам захаживает?
— Нет!
— Так, так. Тру-ру-ру-ру… Солнце жарит, как безумное, а все-таки знаю: будет дождь. Вы как думаете?
— Что?
— Будет дождь?
— А черт его знает.
В голове же у меня все время долбил клювом какой-то внутренний дятел: «Да проси же скорее денег, каналья, проси! Проси! Что тянешь? Возьми и уходи. Все равно ведь дам, и ты сам знаешь, что дам!»
— Что это с Лазуткиным делается?